Л. А. Гордеева

От XV столетия сохранилось два шитых покрова Сергия Радонежского. Создание первого из них принято связывать с обретением мощей преподобного Сергия в период строительства каменного собора Троице-Сергиевой Лавры (1422-1424 гг.), второй относят к середине XV века.

Первый покров, отличающийся необыкновенной выразительностью образа Троицкого игумена, давно вызывал интерес исследователей, которые выделяли его как исключительный по индивидуальным особенностям облика "игумена земли русской" Сергия.

Второй покров менее известен. Отделенный от первого всего несколькими десятилетиями, он представляет совсем иной образ преподобного Сергия, в котором портретные особенности облика уступают место идеализированной сглаженности черт.

На втором покрове Сергий изображен старцем. Его лоб становится выше, приобретая традиционную округлость, при которой исчезает острый очерк в центре лба, образуемый волосами. Пышная шапка волос, разделенных на две стороны, уступает место традиционной невысокой прическе. Почти седые, негустые волосы, с залысинами на лбу, лежат вокруг головы плотным кругом. Близко посаженные светлые глаза превращаются на втором Покрове в темно-карие, расположенные строго симметрично. Острая проницательность взгляда радонежского чудотворца сменяется при этом отстраненно-бесстрастным выражением, а подчеркнуто большие, чуть прикрытые веки, придают лику выражение спокойствия и учительной мудрости.

От характерных черт облика Сергия, запечатленных на его первом покрове, остается лишь выразительный абрис нижней части лица с выступающими скулами и впалыми щеками. Однако, если на первом покрове неровный край бороды на щеках, как и трактовка нижней части лика с глубокими тенями, подчеркивающими выступающие скулы, была обусловлена, по-видимому, желанием передать индивидуальные особенности внешности Сергия, то на втором покрове впалые щеки воспринимаются как традиционная для характеристики аскета черта, присущая многим изображениям преподобных, восходящим к византийским образцам. В результате проведенных изменений "портрет" Сергия, созданный в кругу его учеников, перерабатывается на втором покрове в моленный образ, вбирающий в себя основные черты начавшего складываться иконографического типа русских преподобных.

Обратимся к характеристике Сергия, данной Епифанием Премудрым, в Похвальном слове преподобному. В ее начале первый биограф Сергия пишет: "Преподобный игумен, отец наш святой Сергий;старец чудесный, тихий, кроткий нрав имевший, смиренный и добродетельный, приветливый и благодушный, утешительный, мягкий, милостивый, мягкосердечный, смиренномудрый". Далее, не ограничиваясь лишь этой нормативной стороной описания личности преподобного Сергия, Епифаний добавляет: "Он был отцам отец, предводитель вождям, пастырям пастырь, игуменам наставник, монахам начальник, монастырям строитель, настоящий вождь и неложный учитель, неподкупный наставник, умный правитель, всеблагой руководитель, истинный кормчий, священный очиститель, в молитвах крепкий, столп терпения."

При сравнении двух покровов Сергия можно отметить, что образный строй каждого из них словно соответствует этим разным частям епифаниевского слова.

Первый покров ярко отражает "страстную" часть души Троицкого игумена -- предводителя вождям, "истинного кормчего". Это подчеркнуто не только необычной остротой лика Сергия с пронзительно смотрящими раскосыми глазами, но и построением самой фигуры. Мантия Сергия широко развевается, ее края словно от сильного резкого движения вперед утрачивают симметрию. Свиток, плотно охваченный сильными пальцами, крепко прижат к груди.

На втором покрове образ Сергия приобретает успокоенный характер, вполне соответствующий его характеристике как "старца тихого и чудесного". Очертания фигуры преподобного отличаются сглаженной мягкостью. Края монашеской мантии, облегающей узкие, как бы согбенные плечи, спадают спокойными складками. Левая рука Сергия, держащая свиток, изображена с неплотно сжатыми пальцами, опущенной вниз, как бы повисающей.

Сравнение двух покровов Сергия отчетливо демонстрирует направление развития русской иконографической практики, которая уже к середине ХV в. переходит от острой индивидуальной характеристики к "иконной" идеализации. На этом пути многогранная образность, соединяющая смиренномудрие и внутреннюю силу, милосердие и облик "настоящего вождя" уступает место образу "благочестивого и миролюбивого" инока.

Параллельный процесс происходит в древнерусской литературе. Уже в 1440-е гг. Епифаниевское Житие Сергия Радонежского перерабатывается Пахомием Логофетом, который, как отмечал В. О. Ключевский, "прочно установил постоянные, однообразные приемы для жизнеописания святого и для его прославления в церкви и дал русской агиографии много образцов того ровного, несколько холодного и монотонного стиля, которому было легко подражать".

Говоря об особенностях изображения Сергия на втором покрове необходимо отметить, что речь, по всей видимости, должна идти не о неумении мастеров, не способных передать остро-портретный образ первого покрова "по сложности его восприятия и воспроизведения", как это предполагалось некоторыми исследователями (Н.А. Маясова), а о его сознательной переработке. Сохранение многих конкретных черт лика Сергия на втором покрове, а также выразительного жеста его правой руки, прижатой к груди, с отставленным вверх большим пальцем (этот жест чрезвычайно редко встречается в последующих изображениях Сергия, сменяясь традиционным жестом благословения), убеждает в том, что отправной точкой для авторов второго покрова, несомненно, послужил первый покров Сергия. Однако мастера идут по пути его сознательной переработки.

Одной из важных составляющих переосмысления образа Радонежского игумена стала, несомненно, общецерковная канонизация Сергия Радонежского, проведенная в 1448 г. в Москве. Установление общерусского празднования преподобному расставляло новые акценты в восприятии его образа, обусловленные требованиями официально-церковного канона.

Отметим, что вся последующая русская иконографическая практика, создавшая на протяжении веков огромное количество образов преподобного Сергия, будет развиваться именно по пути, намеченному вторым покровом. В то же время первый покров Сергия так и останется единственным, более ни разу не повторенным в своей портретной и образной характеристике. Это удивительное обстоятельство до сих пор не нашло беспорных объяснений, несмотря на обилие предлагаемых версий.

Одна из них возводит покров к недошедшей до нас легендарной иконе Сергия Радонежского, выполненной его племянником Феодором Симоновским, впоследствии архиепископом Ростовским, в 1380-х гг. (Г. И. Вздорнов), вторая - к оригиналу Рублева (А.Н. Свирин). Н.А. Маясова в статье, опубликованной в последнем выпуске сборника Древнерусское искусство (1998), уточняет это мнение: "Знаменщика следует искать среди прославленных мастеров ХV столетия и именно круга Андрея Рублева. Это позволяет предположить, что автором "образца" мог быть Даниил Черный". В подтверждение этого Н.А. Маясова приводит лик Авраама из фрески 1408 г. "Лоно Авраамово" в Успенском соборе Владимира, типологически родственный лику Сергия на первом Покрове.

При всей близости приводимой аналогии, несомненно, что характер образа Сергия на первом покрове нельзя, конечно, объяснить только индивидуальной манерой художника.

На наш взгляд, обоснование этому нужно искать в особенностях духовной атмосферы конца ХIV-первой трети ХV в., сложившейся вокруг преподобного Сергия и его ближайших учеников. Г. Федотов в книге "Русские святые" говорит о преподобном Сергии: "В его лице мы имеем первого русского святого, которого, в православном смысле этого слова, можем назвать мистиком, то есть носителем особой, таинственной духовной жизни, не исчерпываемой подвигом любви, аскезы и неотступностью молитвы. Вполне позволительно указать на родственность духовной жизни преподобного Сергия современному ему мистическому движению на православном Востоке, Это известное движение исихастов, практиков "умного делания" или "умной" молитвы, идущее от св. Григория Синаита с середины XIV столетия".

Глубина данной Г. Федотовым характеристики позволяет выявить важнейшие черты культуры Сергиевского времени, определенные во многом непосредственным влиянием монашеских идеалов, утвердившихся в жизни русского общества. Восприятие идей исихазма в среде Сергиевых учеников стало одной из значимых составляющих для проявления подъема духовной жизни, отмечающего это время. При этом "апелляции к личности каждого человека,- по мнению Г.М. Прохорова, - дала Руси добавочные духовные силы".

Идеи духовного обновления, исходящие из среды русского монашества, перерабатывались в творчестве художников, писателей, зодчих, что вызвало небывалый подъем национальной культуры. Не случайно искусство этого (рублевского) времени по праву получило признание как высочайшее достижение древнерусской художественной практики.

Одной из характерных черт изобразительного искусства первой трети ХV века становится особое внимание к человеческому лицу, к передаче его индивидуальных особенностей.

Тот же процесс отмечается в русской литературе, которая все больше внимания уделяет эмоциональной сфере, психологии и душевному состоянию, раскрытию "внутренней жизни одного человека".

Интерес к выражению эмоционально-душевного мира человека, (т.е., по определению Л. А. Успенского, "преображенной эмоциональности"), отмечаемый в культуре конца ХIV- первой трети ХV в., может быть соотнесен, по-видимому, с разрабатываемым исихазмом учением о человеке, представляющем собой углубленное развитие христианской антропологии.

"Человек, - пишет св. Григорий Палама в своих знаменитых Триадах,- этот большой мир, заключенный в малом, является средоточием всего существующего и возглавленном творений Божиих". Это учение св. Григория Паламы, как отмечал Л.А. Успенский, дало твердое богословское обоснование "настоящего христианского гуманизма", являясь своего рода ответом Церкви на общий интерес эпохи к человеческой личности.

О глубоком восприятии подобного мировоззрения в среде Сергиевых учеников свидетельствуют разнообразные памятники культуры этого времени. Яркое выявление "страстной части человеческой души" становится одной из характерных черт церковного искусства и литературы конца XIV - первой трети ХV веков. Не случайно Епифаний Премудрый, как бы в соответствии со словами св. Григория Паламы, говорит, что облик Сергия так полно выражал его духовную сущность, что многие, "взглянув на него только, от лицезрения его получали пользу".

Это открывало путь к тому пристальному интересу к реальному человеческому лицу и его индивидуальным особенностям, которые нашли отражение в первом покрове Сергия.

Период необычайной интенсивности духовной жизни не мог быть слишком продолжительным. Краткость острого переживания исихастской традиции на Руси позволяет не расширять датировку первого покрова Сергия, как это делает Н.А. Маясова, распространяя время его создания на всю первую половину ХV века, а, наоборот, сузить датировку покрова до совершенно определенной даты -- 1422-1424 гг.

Соотнесенность образности первого покрова с распространением идей исихазма в кругу Троице-Сергиевых иноков и связанным с этим стремлением запечатлеть индивидуальные портретные особенности облика своего великого учителя, позволяет понять то обстоятельство, почему этот покров не имел, да и не мог иметь повторов в более позднее время.

В связи с этим, вряд ли можно признать убедительным, предлагаемое в последнее время В. В. Нарциссовым, деление всех последующих изображений Сергия на две иконографические группы, одна из которых, по его мнению, восходит к первому Покрову. Признаваемая всеми, в том числе и автором этой гипотезы, исключительность образной характеристики Сергия на первом покрове, приводит к выводу, что по существу основой предлагаемого деления становится собственно форма изображения волос преподобного Сергия, с характерным "килевидным", по выражению В. В. Нарциссова, завершением волос на лбу и разделением их на две части. Отметим, однако, что подобный тип изображения волос, образующих пышную шапку с мысиком на лбу был характерен для широкого круга произведений последней четверти XIV - первой четверти ХV веков. Если говорить о разнообразии эстетических идеалов в искусстве разных исторических эпох, именно его, вероятно, можно считать излюбленным в это время. Позднее, с середины ХV в, пышность причесок святых уменьшается, а "килевидный" очерк волос на лбу остается принадлежностью лишь определенных из них, прежде всего святого Иоанна Предтечи, а также самого Христа, превращаясь со временем в одну из устойчивых черт их иконографического облика.

Рассмотрение дошедших до нас изображений Сергия ХV-ХVII вв., повторяющих пышную форму волос преподобного, запечатленную на первом покрове, убеждают в том, что это повторение носит чисто механический характер, не затрагивающий Индивидуальной образности этого раннего изображения Сергия.

Показателен в этом отношении образ Сергия на шитом иконостасе(?) конца ХV в. из ГИМ, в котором резкая килевидной формы линия на лбу вышита контрастным шелком темного цвета и тем самым особо подчеркнута. При этом образ Сергия здесь совершенно иной. Борода Сергия короче и уже, чем в других его изображениях, и, как и волосы, совершенно седая. Необычно для изображений Сергия и ее расположение. Борода целиком закрывает всю нижнюю часть лика, доходя до нижних век. Единственной общей иконографической чертой, роднящей этот образ с первым покровом, можно признать асимметричность глаз, левый из которых значительно больше. Однако определить, является ли эта особенность сознательным приемом или произошедшем при шитье "сбоем", не представляется возможным. Отметим, что столь же несимметрично изображен нос святого, широкое крыло которого вышито в левой части лика и отсутствует в правой. При этом ярко выявленная килевидная линия волос расположена вверху большого, выпуклого лба без всякой связи с прической, сменившейся в этом изображении традиционной для ХУ в. невысокой шапкой волос. От образной характеристики первого покрова в этом изображении осталась лишь внимательность взгляда, который, однако, теряет свою остроту и проницательность, сопряженную с выражением внутреннего чувства.

Много ближе образности первого Покрова изображение Сергия в шитом иконостасе третьей четверти ХV в. (ГИМ), отличающееся особой эмоциональностью и напряженностью. Переданный вышивальщицами прищур узких глаз как бы соответствует пристальному взору Сергия на первом покрове. Этот образ, один из редчайших в ряду сохранившихся изображений Сергия, передающих характерный жест десницы преподобного, прижатой к груди, с отведенным вверх большим пальцем. Заметим, однако, что в данном изображении этот жест носит некоторую нарочитость, свойственную вторичному, "копийному" образу. Рука Сергия как бы намеренно выставлена вперед, тем самым жест приобретает подчеркнуто-акцентированный характер. При всем том волосы Сергия не имеют килевидного очерка на лбу и не образуют пышной шапки.

По-видимому, разделение изображений Сергия на две группы по форме прически вряд ли можно признать убедительным, тем более, что близкие в этом отношении аналогии первого покрова (в первую очередь икона "Сергий Радонежский в житии" второй половины ХVI в. из Переславля, икона "Сергий Радонежский в житии", созданная Евстафием Головкиным (1591), и ряд других) замечательны совсем в другом отношении. Они наиболее близко подходят к образной характеристике Сергия, данной но на первом покрове, а в иконе "Сергий Радонежский в житии" Дионисия (около 1492 г.), представляющей собой эталонный образец творческой переработки образа Сергия, созданного русской художественной практикой ХV в. Вместе с тем, те единичные иконные образы Сергия, которые непосредственно ориентированы на иконографию первого покрова (среди них икона "Сергий Радонежский" начала ХVII в. из ЦМиАР, сохраняющая даже пропорциональное соответствие Покрову) отличаются жесткостью и сухостью черт, одноплановостью образной характеристики.

Вероятная связь уникального изображения Сергия на первом покрове с распространением исихастских представлений в кругу учеников Сергия подтверждается, на наш взгляд, сохранившейся иконой Кирилла Белозорского, написанной, согласно утвердившемуся преданию, в 1424 г преподобным Дионисием Глушицким, учеником игумена Спасо-Каменного монастыря Дионисия, основателем четырех монастырей в Вологодском крае.

Икона "Кирилл Белозерский" обладает тем же индивидуальным своеобразием, портретностью и выразительностью образа, за которой, по выражению З.К. Гусевой, "угадывается достоверность, обостренное желание передать характерные черты облика преподобного".

Близок первому покрову и тип изображения Кирилла, представленного прямолично, в рост, со свернутым свитком в руке. Хотя уровень исполнения образов Сергия и Кирилла различен, в иконе Кирилла угадывается то же подчеркнутое внимание к человеческому лицу и передаче его индивидуальных особенностей, что и в изображении Сергия.

Лик Кирилла обрамлен седоватой бородой мягкой неровной формы, при которой на щеках видны отдельные, беспорядочно растущие волоски, нос прямой, но коротковатый и довольно широкий, глаза темные, близко посаженные. Их взгляд приковывает внимание, как и сам лик преподобного, непропорционально большой, словно намеренно увеличенных размеров, выделенный благодаря этому как центр изображения.

Эта икона особо чтилась в Кирилло-Белозерском монастыре и неоднократно копировалась. Однако многочисленные, дошедшие до наших дней списки иконы, при всем буквальном следовании образцу, обладают совсем иной общностью. Всем им присуща ярко проявленная идеализация, стирающая остро-характерные портретные черты образа. Обобщенность черт проявится и во всех последующих изображениях Сергия Радонежского.

Анализируя развитие иконографии Сергия Радонежского в ХV в., необходимо подчеркнуть, что все дошедшие до нас изображения этого времени в той или иной мере сохраняют характерные черты лика святого, запечатленного на первом покрове: впалые щеки, выделенные большие уши, широкая лопатообразная борода, доходящая до середины груди, а также характерное ее расположение, образующее два узких треугольника на щеках, обращенных вершинами вниз. Однако подавляющее большинство изображений Сергия воспроизводит характерные черты его облика опосредованно, через переработку, данную иконографической практикой ХV в. и впервые проявившуюся на втором покрове. Изменение же формы волос на более традиционное, которое, по мнению В. В. Нарциссова, было столь важным, что "предполагало санкцию верховной церковной власти" и причастность "самого митрополита Ионы", согласуется, на наш взгляд прежде всего, с определяющим для культуры ХУ в. стремлением ввести русскую иконографическую и литературную практику в орбиту традиционных обще-православных канонов.

Какую-то роль в изменении формы волос Сергия сыграло, возможно, изменение эстетических идеалов. Следствием этого, начиная с середины ХУ в., стало отсутствие интереса к изображению пышных шевелюр, отраженное в изображениях различных святых. Точно так же, с середины ХУ в. изменение представлений о значении подвига преподобного Сергия для истории русской святости, приведет к использованию при создании его образов другого эстетического идеала, согласно которому наставник иночества начинает изображаться седым, умудренным опытом старцем, а его лик обрамляется негустыми, с залысинами на лбу волосами. Начало такого осмысления образа Троицкого игумена ,было положено уже yа втором покрове.

Подводя итоги отметим, что первый покров Сергия Радонежского представляет огромный интерес для развития темы русских преподобных в древнерусском искусстве Его можно считать той важнейшей отправной точкой с которой начинается широкая традиция изображений святых русских иноков, основателей монастырей в Северо-Восточной Руси, в первую очередь преподобного Сергия Радонежского -- центрального образа русской святости -- и его учеников.

Неразрывно соединенный с учениками и преемниками, преподобный Сергий был окружен сонмом святых иноков, многие из которых стали известными наставниками, духовно возраставшими в общении с Радонежским игуменом и тесных контактах с Троицким монастырем. Узы духовной дружбы, связывавшие учеников с учителем, "единомудрие" с ним, исповедание тех же идеалов любви, смирения и милосердия отличали всех Сергиевых воспитанников. Это нашло отражение как в Житиях Сергиевых учеников, так и в отмечаемом различными литературными источниками благоговейном почитании, сопровождавшем их со стороны иноков, мирян, великих и удельных князей. Несомненно, отсвет духовного сияния, исходящего от Сергия, переносился в сознании современников и на его ближайших сподвижников. С этим, вероятно, можно соотнести появление их прижизненных изображений в первой трети ХV в.

Традиция средневекового иконного портрета, сложившаяся в греческом мире, с раннего времени бытовала на Руси прежде всего в княжеских и святительских "портретах". С первой трети ХV в. можно говорить о распространении "портретов" русских преподобных. Появление их изображений стало одной из существенных характеристик национальной духовной культуры этого времени, отмеченной широким утверждением монашеских идеалов и осмыслением значимости монашеского служения для жизни русского общества.

[#]